«Серая зона» войны: ненависть vs вера, любовь…

В выходные у меня был переломный момент. Я уже полгода в Славянске, и последние месяцы меня держит здесь только вера. Вера в то, что я нахожусь в том месте, где действительно могу быть полезной, и что все делаю правильно. Вера в то, что помочь хотя бы одному ребенку — уже много, и дети в прифронтовых городах заслуживают особого внимания.

Первые два месяца было интересно. Я много фотографировала, писала, много успевала. Потом война стала жизнью. Танки, вооруженные патрули, блокпосты и паспортный режим — обычной историей. На этом фоне я постепенно привыкла и к историям детей войны. У кого-то погибла мама, кого-то еле спасли из-под завалов, многие из них рисуют оторванные головы и бомбы... Все это — реальность, в которой живут эти дети. И они практически с ней слились, пишет Елена Розвадовская в "Зеркале неделе".

Мне не хватало организованности посмотреть на происходящее со стороны; придумать универсальные решения для ряда ситуаций, подойти к проблемам в целом, а не к каждому их конкретному проявлению. Мне не хватило сил… Я увязла в мегабайтах информации о детях, искалеченных физически или морально и психологически; об их родителях, которые кипят ненавистью к украинской армии, или, наоборот, об уникальных проявлениях патриотизма в городах, которые буквально скосил сепаратизм. Я увязла. И чем дальше, тем меньше вижу хоть какую-то перспективу улучшения. Но одно понимаю четко — ненавистью и местью изменить ситуацию к лучшему никогда не удастся. Только верой и любовью…

Саша

В субботу я разговаривала со своим другом, солдатом Сашей. Он прошел войну с самого начала, вышел живым из Иловайского котла. Тот котел, где он потерял большинство своих боевых товарищей, и сам чудом остался жив, стал для него поворотным моментом. Все его побратимы выходили по так называемому "коридору", который превратился в коридор смерти: всю колонну украинского войска просто расстреляли россияне.

Останки своих друзей он привозил их женам в пакетах. Был на похоронах. Своего лучшего друга Саша похоронил через два месяца после котла. Останки долго не могли идентифицировать. А через месяц оказалось, что это были не его останки. Их выкопали, отвезли назад и привезли "настоящие". У друга остался маленький сын, который до сих пор не может простить отца за то, что тот ушел на войну и не вернулся…

Мы познакомились с Сашей в Попасной этой весной. Случайно, на улице. Я ходила по городу, фотографировала и собирала истории людей. Он патрулировал город. Мы встретились возле многоэтажки. И когда проходили по двору одного из домов, бабушки на лавочке прицепились к нему и другим солдатам: "Почему в городе нет света?" — "Мы здесь не причем", — был ответ. Бабушки ехидно и пренебрежительно захихикали: "Защищайте теперь нас...", "Ага… ходите тут...", "Как нам жить?.." Солдаты промолчали. Хотя знаю: Саша тех бабушек искренне ненавидит…

К тому времени прошло уже полгода после иловайской трагедии, но Саша говорил об этом в каждом нашем телефонном разговоре. Часами я слушала о трупах, трупном запахе, крови и ее запахе, когда она горит… Думаю, ему надо было выговориться — проговорить горе... Как он все это вытерпел, я не знаю. Думаю, он имеет право на злость. Ведь я никогда не хоронила своих друзей, не выкапывала из земли их останки и не ощущала трупного запаха. Поэтому я никогда не судила Сашу за его резкие выпады по поводу того, чем я тут занимаюсь…

"Что ты там делаешь?! — кричал он в прошлую субботу. — Кому помогаешь? Сепарам?! Сними, наконец, розовые очки: они нас ненавидят! Возвращайся домой и занимайся действительно полезными делами!" Он кричал — я молча слушала. Его злость и ненависть, попадая в организм через уши, отравляли мою кровь, и я физически ощущала, как каждую минуту теряю силы. Да, он имеет право на злость. Но…

Иловайск

Однажды зимой в Иловайске мама оставила маленькую Настю на автобусной остановке. Оттуда четырехлетнего ребенка забрали в милицию, а потом — в интернат. Спустя более двух лет в интернате Настя встретила Алену и Павла — семейную пару среднего возраста, которые долго не могли зачать детей, поэтому решили усыновить. Настя тут же назвала их папой и мамой. Они втроем сразу поняли: мы будем семьей. Осталось только пройти суд, дождаться решения — и все, домой. Это не должно было занять больше нескольких месяцев. Но началась война. И суд не состоялся.

Состоялся другой суд. Тот, который мы в Украине именуем "так называемый". Решение об опеке выдано "ДНР". Но прежде чем оно появилось, прошел еще почти год. Как только начались активные боевые действия, Настю, вместе с другими подопечными, вывезли в интернат в одну из областей Украины. Алена и Павел остались дома. Как и другие соседи, обстрелы они пережидали в подвале.

Война все не утихала, жизнь текла по новому руслу — дождаться бы утра. Люди в Иловайске понемногу привыкли, знали по часам, когда начинаются и стихают канонады тяжелой артиллерии. Однажды Павел выбрался покормить собаку своего друга, оставленную на его попечение. Высчитал, что обычно обстрелы начинались с девяти утра, поэтому свою поездку спланировал на семь, чтобы успеть вернуться и спрятаться. Но в тот день обстрелы начались раньше. И целых два дня практически не утихали…

Своего мужа Алена нашла мертвым, на дороге, рядом с велосипедом. Когда он не вернулся в то утро, она уже все поняла… Похоронить на кладбище не удалось из-за массированных обстрелов. Тело ее мужа лежало на обочине улицы на августовской жаре. Там и выкопали могилу. Как и всем другим погибшим. Тогда похорон не устраивали.

Алена осталась одна, без мужа и, фактически, без дочки. Через что ей пришлось пройти — трудно описать. Она пережила в подвале все боевые действия, город "освободили" сепаратисты, началась жизнь в оккупации. Без денег, без работы и, казалось, без надежды. Но однажды ей позвонили из интерната.

— Настю вернули. Она только и спрашивает о вас, соскучилась. Вы приедете за ней? — услышала она в телефоне.

— А я уже сама, Павла нет…

— Тогда забирайте Настю сами…

Они сегодня вместе. С решением об опеке, которое не признает ни один суд в мире; без отца, по которому обе тоскуют.

Эту историю рассказала мне волонтер Аня, которая ездит на "ту территорию". Одна из немногих, без пафоса и героизма, она уже год возит таким, как Настя и Алена, медикаменты, одежду, игрушки…

Умерла от простуды

…Вы только представьте: 15-летняя Катя на оккупированной территории умерла от простуды. Не было лекарств, не было денег — ничего не было. Начались осложнения, пневмония — смерть. Это было полгода назад, в районе Саур-Могилы, прямо возле границы с Россией. И узнать о таких случаях (простите за тавтологию) можно только случайно. В тот населенный пункт не ступает нога ни "власти ДНР", ни российских покровителей. Самоотверженная волонтер Аня, которая чуть ли не единственная заглядывает в такие закутки и привозит туда помощь, рассказала, что люди буквально умирают от голода, холода и сердечных приступов.

У 15-летней Кати осталась сестричка Аня, 9 лет. Мамы у девочек не было — оставила их еще совсем крохами. Воспитывал отец, который наложил на себя руки (повесился) год назад. С девочками остались две бабушки. Старые и немощные. У одной бабушки вылезла грыжа — долгое время не вставала. А в доме нет ни газа, ни воды. Но и это еще не все. В доме до сих пор — уже год — нет окон. Они затянуты пленкой. А еще — одна стена в доме почти совсем посыпалась, в некоторых местах просвечивает.

Чего я тут только не слышала и не видела! Кажется, уже ко всему можно быть готовой, но нет — случается невозможное. Это трудно даже представить, однако 9-летней Ане приходится в этом жить.

С бабушками она отсюда никуда выехать не сможет. Ребенка не хотели даже отпустить с волонтером в Донецк, чтобы проверить зрение и купить очки. Соседки так напугали бабушек фантазиями, что их ребенка вывезли на органы, что волонтерке приходилось звонить бабушкам по несколько раз в день. А тем временем Аня первую попавшуюся детскую площадку в Донецке восприняла, словно Диснейленд. Она такого еще не видела в своей жизни. Зато этой зимой лицемерный уполномоченный по правам ребенка при президенте России с помпой провел акцию "елка в Новороссию"…

Украинский Дзержинск и телевизор

Три недели я почти ежедневно — в Дзержинске под Горловкой. В магазине меня уже узнавали школьницы. Город такой серый, так-о-ой се-е-ерый. Он рассыпается, разваливается на глазах, расползается по голому ландшафту, и глазу не за что зацепиться. Разве что за терриконы. На улице — кучи мусора. Зеленые зоны, даже в центре, усеяны пачками от сигарет и пластиковыми бутылками. Заборы перекошены, малосемейки недостроены, забитые окна, облупленные, потрескавшиеся фасады многоэтажек. Из положительного — только фото детей. И все.

 Дети живут не только в условиях войны. Все это принесла не война. Последние лет 10 дети живут в условиях полного упадка. И как они могут научиться мечтать? Не знаю. Большинство детей из Дзержинска вообще никуда не выезжали, даже во время активных боевых действий…

Среда, 16:00. По телику — полный пакет российских каналов, еще "Новороссия", "Оплот", "Оплот-2". На "Новороссии" — турецкая "Роксолана", а в уголке экрана — московское время (17:00). На "Оплоте" регулярно — "сводки с фронта" об "украинских карателях и националистических батальонах". Какой-то мужчина в военной форме раскрывает страшные планы нашего Генштаба: "…врагу дано указание переодевать трупы в форму российских солдат…" (будто российских солдат здесь на самом деле нет). А еще добавил, что "укрармия" и "укрвласть" издеваются над народом и не дают тепло в их дома… (Ну просто специальный план такой есть!)

Дальше на одном из "Оплотов" я наткнулась на интервью какой-то брюнетки, которая называла себя министром экономики (или что-то вроде того) "ДНР". Она сказала, что есть положительная динамика снижения цен: в Мариуполе дороже, чем в Горловке, и люди из Горловки через Зайцево везут продукты "на Украину" (!!!). Даже ведущий на это рефлекснул недоверчивым "ой…". — "Исконная правда", — сказала она.

Дальше кто-то там из верхушки "ЛНР" отрапортовал: "Украина поднимает тарифы, а у нас они остались на прежнем уровне". Ну, а в Донецке "строительными силами республики строят соответственно утвержденному графику". Потом мне позвонили, и я уже не слышала, что говорила молодая девушка на фоне флага "Молодая Россия"…

На российских каналах бомбежки Сирии, теракты в самолете и Париже — основные темы. Препарировали весь вечер. Аргумент "мы не хотим — нас вынуждают — мы должны, чтобы защитить" проходит насквозь во всех монологах-мыслях-дискуссиях.

Какой-то эксперт: "Я не питаю ненависти к американцам и не считаю, что целью существования России должно быть уничтожение Америки…" "Координация с Западом и Америкой наших действий", "терроризм — общий враг", "пора забыть и объединиться…", "Россия — Запад: шаг к сближению", "Все, что мы делаем, — это вынужденная мера…"

И так весь вечер. Гигантские карты Парижа на экранах, лица террористов, биографии каждого из них… И ничего о людях, о простых людях. Только хардкор, только государство, "великое и могучее". Ну и тонко так: "беженцы... сколько тысяч несчастных беженцев наводнило несчастную Европу!.." Сочувствуют...

Дальше я попала на "Лайф ньюз" и сразу выхватила цитату какой-то взволнованной женщины: "…в Германии голубые и лесбиянки получают за ребенка немалые деньги — до 1000 евро. И самое важное — социальные службы, которые забирают детей из нормальных семей, якобы заботясь о них, тоже получают за это хорошие деньги…."

В следующем сюжете "Лайф ньюз" выяснилось, что ж это за "голубые" и "лесбиянки": отец — россиянин, мама — немка. Отец не отдает детей маме в Германию, потому что там пропаганда гомосексуализма. Дети сказали, что мечтают остаться в Нижнем Тагиле и боятся ехать в Германию, потому что там мама сразу от них откажется, и они попадут в гомосексуальную семью. Бедная, несчастная Европа…

Дальше я узнала, что в "самопровозглашенные республики" едет очередной российский гумконвой — "колонна последует к украинско-российской границе"… Ну и вишенка на тортике: на "Россия24" ужасно переживают, что Украина закрыла авиасообщение с Россией: "Ну зачем же так, на ровном месте-то, с братом? Какой смысл? Ведь это прежде всего бьет по простым украинцам и украинскому бизнесу. В конце концов, это же ведь не конфеты…"

А-а-а… Выключила телевизор, пока у меня не посыпались волосы с головы…

Эх… Было бы не так горько, если бы хоть какой-нибудь украинский канал попался среди этого мусора. Но не попался ни один (!) А вышеописанное не составляет и малой части всего пересмотренного мной дерьма. О пропагандистском фильме, как "смелые ополченцы отбили наступление укро-фашистов под Саур-Могилой", даже писать противно. Передовая... Солдаты не ходят поодиночке в прифронтовых городах…

А кто-то за стеной все это смотрит и живет по московскому времени… Сердце сжимается. И завтра мне встречаться с их детьми. Слава Богу, я ни разу не разочаровалась в детях.

Авдеевка

Цвет Авдеевки — серый. Серое все: улицы, дома, минные поля и "зеленки", а еще — повсюду забитые фанерой окна. Лично я не представляю, где здесь еще можно черпать вдохновение, энергию, как не в детях. Три дня в Авдеевке — пять школ, 542 ребенка прослушали урок по "минной опасности". Для первоклашек — это сказочка. В образе "учительницы-кошки" я учу детей безопасному поведению, мы спасаем "ежика", который натолкнулся на мину, подложенную непослушным "козликом". Радости!.. Вы бы видели... 

Они все знают о минах, буквально все. Но мы ведь танцуем, поем, смотрим мультик… "о минах". Такое — не каждый день. Одна учительница сказала, что мы — первые, кто к ним приехал с тех пор, как началась война... Новые люди, что-то еще, кроме обстрелов и тревожных взрослых. Я была удивлена, как много детей вообще никогда не покидали Авдеевку, пережили в подвалах все бомбежки. Пятилетняя Софийка рассказывала о друзьях, которые "там, где не бомбят". Старшие дети показались мне усталыми. "Ну сколько можно про войну и мины?" — читаю в глазах немой вопрос... Понимаю. Последние два месяца была такая долгожданная тишина. Была...

Вера

Друзья говорят мне, что на фото, сделанных в последние более чем полгода жизни в "серой зоне", у меня очень счастливый вид. И это так странно… Я ненавижу войну, которая выглядывает здесь из каждого уголка. В войне нет никакой романтики и сантиментов. Война ужасна. И она ужасно воняет. Этого не понять через телевизор…

Да, Саша, слава Богу, я не нюхала трупного смрада и не собирала своих друзей по кусочкам. Но я уже 8 месяцев здесь, в "серой зоне". И я четко вижу: деление на сепаров и не-сепаров не проходит по линии огня, и я не имею права судить человека, который не бросил свою квартиру в оккупированном городе, чтобы переехать в неизвестность…

С самого начала я приняла для себя решение: не поддаваться соблазну делить детей на наших и "сепарских". Поддаться было бы легче, но неправильно. Дети — ретрансляторы взрослых. Потому фраза "бей укропов" из детских уст меня не раздражала, а только огорчала. Мне было жаль, что дети живут в среде прокачанных российской пропагандой взрослых. Поэтому я пыталась склонить их к себе любовью, искренним интересом, заботой. Если дети тебе будут доверять, то потом будут откровенно делиться своими мыслями.

То и дело возникали ситуации, когда дети вполне серьезно утверждали об обстрелах их села украинской армией. При том, что было миллион доказательств противоположного, они просто ретранслировали родителей, которые, в свою очередь, повторяли слухи или "информацию" "зомбоящика". И тогда я объясняла им, что они ошибаются, что война — это худшее из испытаний, выпавших на их детство. И на войне — много лжи, цинизма и секретов, которые, возможно, когда-то будут раскрыты. Однако я уверена, что своих детей Украина не будет убивать...

«Серая зона» войны: ненависть vs вера, любовь… (фото) - фото 1

 Я так говорила, и дети меня слушали. Они могут не согласиться сразу, но от человека, которому доверяют, они получили альтернативное мнение. Саша, их нельзя списывать! Наоборот, за них нужно бороться. Родители, дедушки и бабушки, безусловно, являются основными мироформирующими людьми в их жизни. Но когда они видят пример…

В выходные у меня был переломный момент. И меня снова удержала только вера…